ВЫСТАВКИ

• Вселенский калейдоскоп.
  К Свету
• Любовь – таинственная сила Вселенной
• Amour=Vérité=Mystère. Nous sommes l'UNITÉ
• Любовь = Истина = Тайна. Мы - Одно
• Выставка "Звук=Образ=Свет"
• Спектакль "Даруй нам мир" ("Dona nobis pacem")
• Выставки
• Немного о моих выставках
• Кинохроника выставок
• Выставка «МЫ-ОДНО», Мирамас, Франция
• Выставка «ТАЙНА ЗВУКА», Москва, Музей С.С.Прокофьева
• Выставка «ТАЙНЫ ВСЕЛЕННОЙ», Саранск, Музей изобразительных искусств имени С.Д.Эрьзи
• Перечень выставок

...

Немного о моих выставках

Творчество – мой образ жизни.
По сути оно – акт чистого эгоизма,
если результаты не приходят к людям.
Выставки для меня не коммерция,
но часть творчества и мой долг.

Мое первое участие – молодежная выставка 1966 года в Москве. Мне был 21 год, я еще училась в институте. Это было начало. После этого еще несколько лет я участвовала в молодежных выставках, в советские времена это была единственная возможность. Начинающему молодому художнику нужно было приносить работы, которые специальная художественная комиссия просматривала и отбирала для выставок по профессиональному уровню. Естественно, что существовали границы "разрешенного". Они были уже немного размытыми, не такими жесткими, как в те времена, когда даже влияние импрессионизма рассматривалось как криминал. Тем-не-менее, границы были.

В 1969 году, с очередной молодежной выставки, меня приняли, и очень тепло, в живописную секцию Союза Художников. Как я поняла позднее, мои работы были где-то в зоне пограничных областей разрешенного. В те времена я писала с натуры, учась в музеях не только у старых мастеров, но и у более близких по времени, условно называемых "парижской школой". Мой учитель, художник, которому я обязана началом своего пути - Иосиф Михайлович Гурвич, был "сезаннистом" и человеком глубокой живописной культуры. Мне повезло, что я вступила в Союз так рано, ученическими холстами хорошего уровня. В них еще просматривалось влияние многих художников, которых я любила. На первых порах проблем с Союзом Художников у меня не возникало.

Период с 1969 по 1974 – для меня тяжелый и напряженный. Почему? Моим миром до вступления в Союз Художников было великое искусство прошлого, далекого и не очень далекого. С момента вступления на меня обрушилась масса информации – сотни живущих и активно работающих художников, в их числе и мои ровесники, с которыми я вместе вступала в Союз. Из них многие – яркие и талантливые. В это же время, параллельно, я познакомилась с подпольным искусством Москвы, так называемыми "нонконформистами" или "андеграундом". Мне потребовалось пять лет работы и размышлений, чтобы разобраться во всем и определиться в совершенно новой для меня ситуации.

"Смутный период" закончился в 1974 году. Я написала холст "Музыкант" с которого началась серия "Музыканты и персонажи". Эти работы я считаю началом независимого творчества. Они – мои. Ученичество кончилось. Начались проблемы другого рода. Работы мои перестали выставлять на официальных выставках, хотя никакой "идеологии" в них не было. Для меня искусство и диссидентство – вещи несовместные, и с этими вопросами я разобралась много раньше. То, о чем мои холсты, никак не включает политическую конкретику проявления Зла. Они – о другом.

В Союзе Художников были люди, с интересом и благожелательно относившиеся к моим работам. Они пытались выставлять мои холсты, маскируя их разными способами, но сами были подотчетны, зависимы и мало что поэтому могли. Время шло. Каждый мой холст – равнодействующая всего, о чем я думаю, что чувствую и могу на каждый момент жизни. Они естественно возникали, как образы выстраеваемого внутри меня мира. За серией "Музыканты и персонажи" появилась серия "Аксиомы", затем – "Иллюзии", за ними – "Прозрачные пространства"... Менялись холсты – менялись люди, которые их воспринимали и любили. Одна из ведущих искусствоведов 70-х, горячо принявшая "Музыкантов и персонажей", восприняла "Аксиомы" как знак того, что я гублю в себе художника, тогда как художники, работающие в абстрактной традиции, посчитали меня своей из-за тех же "Аксиом", которые, лично для меня никогда не были абстракциями.

Но когда появились "Иллюзии", произошло охлаждение, а с "Прозрачными пространствами" абстакционисты и вовсе похоронили меня, как сбившуюся с верного пути... Это продолжается и по сию пору. Одна милая дама, в прошлом работавшая в министерстве культуры, встретив меня в мой приезд в Москву 20 лет спустя, сообщила, что сейчас свобода и можно выставлять все на свете, что мне и предложила. "Все на свете" ограничилось, как выяснилось в разговоре, моим периодом "Прозрачных пространств", которые она помнила по единственной моей нормальной персональной выставке 1990 года, перед отъездом во Францию. Людям нужно время, чтобы привыкнуть и принять. Это нормально.

Итак, путь мой продолжался. В Москве работы не выставляли, и в 1977 году мои эстонские друзья организовали выставки в Тарту и Таллине, где "границы разрешенного" были несколько иными. В Москве же прошли "закрытые" выставки, что практиковалось в Союзе Художников в те времена. Получить разрешение на такую выставку было непросто, но, как я уже говорила, в Союзе Художников были люди благожелательные и в своих воззрениях выходящие за "границы разрешенного".

В 1982 году, на одной из закрытых выставок живописного клуба Союза Художников меня представили Ольге Осиповне Ройтенберг, которая заинтересовалась моими работами, будучи, как она рассказала потом, заинтригована моим выступлением на клубе, тем, что я говорила об искусстве. А говорить я стала лишь тогда, когда мои работы стали адекватны мне. До этого были годы молчания, но не потому, что мне нечего было сказать, нет. По другой причине: когда-то я услышала выступление одного художника, чьи слова произвели на меня сильное впечатление. Я запомнила фамилию и нашла его работы на выставке – слабые и скучные. После этой истории, каждый раз, когда мне хотелось что-то сказать, у меня возникало ощущение, что уровень моих работ еще не тянет на уровень моих же слов. Скажи я нечто, кто-то заинтересуется и обнаружит, что работы слабее слов... Это – дела далекого прошлого. Уже давно внутри меня возник знак равенства между мной , моими работами и моими словами. Я – это они, а они, как целое, - я. Если все кураторы мира хором скажут, что то, что я делаю не стоит внимания, я спокойно приму это, продолжая делать то, что делаю. Можно отрицать чью-то жизнь, от этого она не перестанет быть жизнью.

Но возвращаюсь к Ольге Осиповне Ройтенберг и выставкам. С момента, когда Оленька появилась в моей жизни и до ее ухода из этого мира, наша внутренняя связь никогда не нарушалась. Она была удивительной, ни на кого не похожей. Ей посвящена "страница памяти" в этом сайте. Она была искусствоведом, посвятившим жизнь художникам. Она, ничего не боясь, и не думая о последствиях для себя, защищала очень многих в тяжелых и опасных для них ситуациях, которых в те времена было немало. Это коснулось и меня.

События связаны с Вильнюсом, городом, который я люблю, потому, что у меня там друзья. В июне 1983 года в Вильнюсе состоялась выставка моей живописи, но не персональная, а совместно с другим художником, Гришей Брускиным, тоже бывшим учеником И.М. Гурвича, что послужило базой почти 30-летних близких и теплых дружеских отношений между нами. Выставка прошла прекрасно, но на нее в партийных верхах Литвы была написана кляуза и отослана в ЦК КПСС, в Москву. Союз Художников обязан был "отреагировать". В нем еще были люди, помнившие и любившие "процессы". Нас вызвали на партбюро (никто из нас никогда в партии не состоял), готовилась компания исключения из Союза Художников. Неизвестно, чем кончилась бы эта история, если бы Оленька, в страстном порыве нас защищать и спасать, как своих детей, не бросилась немедленно к Борису Тальбергу, председателю Московского отделения Союза Художников, который был очень достойным человеком. Он тотчас позвонил в ЦК КПСС и сказал, что если нас тронут, он уйдет со своего поста. На этом "гонения" закончились. Но писать о "скандальных" художниках или выставлять их было запрещено "навсегда".

Я пишу об этих событиях, чтобы с благодарностью вспомнить о замечательных людях, которых было много в Союзе Художников, и они есть и будут везде и во все времена. Я знаю историю, и историю искусства в частности, и поэтому у меня никогда не было ощущения, что я жила в страшное время – бывали времена пострашнее. Но в 1983 году никакой перестройкой и не пахло, и я размышляла о том, как мне психологически выжить при перспективе всю оставшуюся жизнь сидеть и работать на своем маленьком чердаке без надежды, что кто-нибудь увидит то, что я делаю. Выход был найден. Я сказала всем своим друзьям и знакомым, что каждый четверг вечером дверь моего чердака-мастерской открыта для всех. Будет показ работ. Для меня это был чисто психотерапевтический ход, чтобы не сойти с ума от безнадежности. Я ни на что не рассчитывала, только на появление время от времени живых людей.

То, что принесла мне идея "четвергов" было бесценно во многих смыслах. Народ повалил, как снежный ком, с каждым "четвергом" все больше. Люди очень разные, от профессионалов искусства, до случайных. Попадали и такие, которые ругали, как могли, мои холсты. У меня возникла колоссальная коллекция мнений, реакций, часто абсолютно противоположных, на каждую работу. Было очень интересно и полезно это осмысливать. Результат? Этот опыт дал мне абсолютную независимость от любого мнения, как самого восторженного, так и самого негативного и даже "очень ругательного". Художники, в большинстве своем, народ чувствительный и ранимый, особенно, когда речь идет об их творчестве. В моем случае знание не приумножило скорбь, а освободило меня от любых "закрючек" по поводу любых оценочных высказываний.

Другого рода результат – я получала предожения делать выставки в научно - исследовательских институтах – "оазисах повышенных степеней свободы". Всегда – приятные люди, новые пространства. Я с благодарностью принимала приглашения и сделала несколько выставок. Этот опыт я продолжила и когда с 1991-го года оказалась в Париже. Я всегда говорю "Да", если меня просят сделать выставку, т.к. отношусь к выставкам, как к своему долгу перед людьми. Если мне не посчастливилось встретить тех честных и любящих искусство людей, которые занимались бы налаживанием контактов между искусством и теми, кому оно нужно, я, время от времени, делаю это за них. Я люблю делать экспозицию. Всегда делаю это с удовольствием. Выставка, как целое, для меня тоже является произведением, в котором холсты и рисунки – элементы единого целого.

Мне приходилось делать экспозиции в очень разных пространствах, иногда сложных и мало подходящих для моих холстов. Всегда я делала максимум, "выжимая" все возможности данного простанства. Из всех мною освоенных, самых лучших было два. Одно – огромное, светлое, с винтовой лестницей, почти как в музее Гугенхайм, возле Пор-Рояль в центре Парижа. Там я выставила 70 холстов. Все, приходившие на выставку, находили для себя нечто. Несколько раз ее продлевали, и когда я ее сняла, люди жаловались, как неуютно и темно стало без нее. В это – моя награда. Другое чудесное простанство – музей музыкальной культуры им. Глинки в Москве. Чудесны не только его огромные стены, очень подошедшие под мою задачу – выставку больших рисунков, которые на них компоновала, составляя из четырех, восьми или двенадцати метровых работ - одну, "единицу другого порядка". Чудесна атмосфера музыки, благожелательности всех обитателей музея и его посетителей. Когда Ирина Андреевна Медведева, зам. директора музея по науке, увидев книгу "Персональная вселенная", предложила мне выставку, я пришла познакомиться с ней и с музеем, о существовании которого не знала. Лишь войдя, я сразу почувствовала: это место - для меня, во всех смыслах.

По моей системе ценностей, у меня не было неудачных выставок, но работа в этом музее с первого до последнего для была наслаждением. Каждый день дарил новые чудеса общения. Звучал орган, а из загадочного синтезатора Мурзина лилась запредельная, неземная музыка, когда в нем проигрывался мой рисунок. Музей остался в душе навсегда. Все его обитатели, от директора Михаила Аркадьевича Брызгалова до добрейших гардеробщиц и охраны, помогали мне. Не говоря уже об Ирине Андреевне Медведевой, которая была душой выставки. Атмосфера была волшебная и я желаю, чтобы она там оставалась всегда такой.

Мои выставки не носят коммерческого характера. Работая всю жизнь, я заботилась о том, чтобы творчество не зависело от продажи холстов и сумела это организовать, что было непросто. Провидение помогало и помогает мне. По обстоятельствам личным я с 1991 года живу во Франции. Вначале мне пришлось потратить некоторое время, чтобы понять, как здесь функционирует искусство и почему я и здесь не вижу себя "встроенной" в систему отношений. Я не ищу ни богатства, ни выгод от своего искусства. Для меня невозможно относиться к искусству, как к бизнесу. Более того, по моим наблюдениям, коммерциализация и рынок приносят большой вред душам художников и, соответственно, их творчеству. Но проблема выживания, заработка и творчества не сегодня возникла. Каждый решает ее в своей жизни. Я вижу, что арт-бизнес во всем мире – довольно больная сфера человеческой деятельнсти. В моей жизни художника я следую своей системе ценностей и она оберегает меня от искушений и разочарований. Есть псалом, в котором человек просит Бога уберечь его от нищеты и богатства. Я присоединяю к нему свой голос.

Во времена ранней юности, когда мне приходилось отстаивать свое желание быть художником, я прошла через опыт абсолютного одиночеста и жизни почти впроголодь. Мои верные добровольные модели, чуя это и жалея меня, приносили мне какую-то еду. Этот опыт не продолжался долго, но стал своего рода прививкой. Одиночество для меня страшнее безденежья, но я была готова ко всему изначально. Возможность творчества была моей целью, а никак не средством обеспечить нечто другое: славу, богатство, успех... Слово "успех" в моем контексте происходит от "успеть". Я хочу успеть еще очень многое сделать. Сейчас, в 2011 году, мои холсты о том, что все мы - ОДНО. Как говорить об этом?

Желание рождает мыслеобразы. Они, возникнув внутри, требуют воплощения. В этом – моя жизнь. Во мне постоянно идет некий процесс, что-то "кипит", всегда что-то новое... А выставки – способ предложить это новое людям. Поскольку я никак не учитываю течение мейнстрима современного искусства, настоящий вектор которого мне, мягко говоря, очень не близок, я принимаю, как естественную симметрию свое неучастие в нем. Когда я делаю выставки, мне не важна "престижность" места, но его чистота, его флюид, желания людей и другие важные для меня характеристики. Это не означает, что я откажусь от выставок в "престижных" местах, если мне их предложат. Может случиться, что гора пойдет к Магомеду, если Магомед не идет к горе. Если мейнстрим современного искусства изменит свой вектор и наши системы ценностей сблизятся, я буду этому только рада.

Думаю, что не только я одна. Иногда встречаются очень обнадеживающие знаки, иногда же ситуация кажется катастрофической. "Поживем – увидим". Мои же личные направляющие "дорожные знаки" предельно ясны, но я абсолютно не представляю, куда, к каким новым открытиям приведет меня мое творчество, не знаю, что появится на моих холстах и рисунках через год, два, три если, конечно, я еще буду совершать ежегодные путешествия вокруг Солнца, верхом на нашей маленькой зелено-голубой планетке. Но пока этот захватывающий процесс будет длиться, я обещаю, и буду стараться, несмотря на все сложности, чтобы мои выставки были неким отчетом, своего рода дневником путешественника по еще неведомым, невидимым мирам Персональной Вселенной.